Серия четвертая. Полиджох

– Коз-козки улица, нитка и пугвица, – голосисто выговаривала считалочку высокая 13-летняя сопливая девочка перед игрой в резинки. Да, дорогие мои, 13-летние девочки в 90-х не заводили инстаграмов, не строили дакфейсы, а просто скакали в резинки - либо скоропостижно выходили замуж. Если вы не знаете, что такое резинки, то «захрума» вам двадцать раз. Суть была таковой. Выбирались две девочки, которые выполняли роль «опорной столбы» и держали резинку, а остальные прыгали до отмеченной высоты. Сначала они прыгали на уровне колен, потом на уровне таза, потом выше - и так до шеи. Я не знаю, что за порода девочек рождалась в 90-е, но любая елена исинбаева позавидовала бы им зеленой, как ткемали, завистью. Если прыгунья сходила с дистанции на уровне шеи, то резинка отлетала прямо в глаз к стоящей в роли столба девочке. Рёв стоял в четыре октавы.

– Я сейчас тебе рот порву за такую считалочку, ты смотри на нее, – возмущалась Нана на соседских детей. 

Апрель залил Тбилиси красотой и жизнью. Город сделался ярким и пестрым, везде уже цвели каштаны своими елочными пирамидками. Словом, все как у Пришвина. Нет, как у Евтушенко. Нет, как у Ахмадулиной.

Нана во дворе мыла ковры. Это такая тбилисская традиция – мыть их на грязном недо-асфальте. Во-первых, это перфоманс: мол, смотрите, какая я деловая – мою ковры. Во вторых, это перфоманс: мол, смотрите, как я деловито и правильно мою ковры. В-третьих, это перфоманс: мол, смотрите, какие деловитые у меня ковры. Это своего рода предпасхальный фестиваль - делать уборки так генерально, чтоб аж до дыр! Мыть надо еще и шерсть, выпотрошенную из матрасов и одеял, а потом взбивать ее. И все на улице. Вы спросите, а чё это все на улице? А я вам отвечу: «Во-первых, не чёкайте мне тут! А во-вторых, важно, чтобы твое хозяйство видел народ». Видел – и одобрил. И это вовсе не эксгибиционизм.

В общем, тбилисский двор 90-х, залитый весной, – это крайне пестро. И Нана была доминирующим колором этой палитры. Мыла она усердно сначала землю, на которой потом будет мыть ковер, а потом и сам ковер.

Воду брала из крана, что стоял в центре двора; шланг был один на всех. Покупала три пачки ручного порошка «Барф», либо «Пак» басурманского происхождения, обильно посыпала намоченный ковер и начинала взбивать на нем пену шваброй, которую по-тбилисски мы называем «полиджох» (это слово-мул состоит из русского «пол» и грузинского «джохи» - палка – авт.), а потом этим же полиджохом пену и смывали, сгоняя к окраинам. Очень увлекательное занятие.

Недалеко от Наны базировалась новая невестка корпуса - юная армянка Карина. С модной в то время челкой, в футболке с «Титаником», лет семнадцати. Ее свекровь Донара, седая женщина лет 50, распорола все матрасы, три раза постирала шерсть в ванне, собрала ее, положила на доску стекать, а потом все это дело разложила на брезенте сушиться. После этого шерсть полагалось методично взбивать прутиком акации.

Слава Богу, Донара женила своего старшего сына Артурика, что по умолчанию сделало ее феодалкой, или популярно – рабовладелицей. Рабом представлялась молодая невестка Карина. И корпусу важно было увидеть: как Карина будет взбивать шерсть? Правильно ли? Или у нее руки растут из тазобедренного сустава? Но Карина справлялась. Карина была молодцом! И стирала, и крахмалила, и вещи правильно развешивала – на передних веревках длинные и большие, ближе к дому все меньше в размерах. Трусы и носки висели прямо у подоконника, чтоб не дай Бог, никто не заметил (и не догадался, что их носят).

Возвращаемся во двор. Нана мыла ковры и болтала с соседками, которые висели на балконах, Карина взбивала шерсть, дети бегали тут и там. Гуло-бабо сидела со своими семечками на лавочке. Циала делала вид, что слишком интеллектуальна для такой компании, ведь она носила очки и продавала газеты, а потому сидела ко двору спиной. Жизнь била ключом.

– Мама, мааа!!! – с криком бежали из школы Нанины дети, отпущенные на пасхальные праздники.

– Что такое? Ваша бабушка с гроба встала? – за полквартала тепло спросила Нана.

– Нет! Мама, Рудольф Адольфович школьный фонд поднял! Теперь два лара! Сказал, если после Пасхи не сдадим, всех со школы выгонит!

Дети добежали до мамы. Весь корпус застыл. Все понимали, что Рудольф-адольфыч перешел все границы. Дело, собственно говоря, в следующем. В 90-е, когда Грузия только-только восстанавливала независимость и делала это крайне неуклюже и медленно, министерство образования легко и непринужденно устранилось от заботы о школах. Потому родителям мало того что приходилось топить классы зимой и скидываться на вечные занавески, так еще и платить за обучение. Абсолютно все в месяц раз вносили в «школьный фонд» 1 лари. И еще в «классный фонд» пол-лари или даже целый лари. Из школьного фонда выплачивались зарплаты учителям, а классный фонд, помимо оклада уборщицы, шел на покупку школьных принадлежностей – мела и керосина, и на остальное по мелочи: бусы классной руководительнице, новую помаду ей же, колготки 20-ден, и т.д.

– Чтобы ваш Рудольфадольфыч сгорел, а я это видела! Чтоб я на крышке его гроба танцевала! – возмущенно кричала Нана. – Сильва! Сильва! – вызывала на балкон учительницу физики (и прикладной магии, по совместительству).

– Да, Наночка, что такое? – выплыла на балкон только выкупавшаяся, обернутая в полотенце Сильва.

– Ох-ох! Цацуля, а ты в азрах («азри» - по-грузински, мысль – ред.), что когда купаешься, лицо тоже мыть надо? Или ты уже успела намарафетить свой сипат (грубо: «морду» - ред.)? – Нана не удержалась и заржала во все горло.

– Оф… ты на свою хлеборезку посмотри! Тебя кто-то «гткнавс» (грубо: «трахает»)?! Моешь свои ковры? Мой! Что это ты ко мне пристала? – обиделась Сильва.

– Рудольфадольфович школьный фонд поднял. Два лара. Ты знала?

Весь корпус синхронно прищурился в сторону Сильвы. Та опешила. Не передать фонтан проклятий, которые посыпались из уст Сильвы в адрес директора. Из ее слов стало понятно одно: Рудольф Адольфович давно не выплачивает учителям зарплаты! Значит, бессовестно жидит деньги, а сейчас этот «готферан и муцук еще и школьный фонд поднял».

- Я ему пятку в жопу засуну! - непедагогично клялась мамой Сильва, меча молнии глазами в стрелках.

- Клянусь могилой отца, если я ему лицо не сломаю! - кипятилась на своем балконе Лия, сухая и конопатая.

- Я не буду женщиной, если, я ему глаза не достану! - трясла подолом Донара.

- Все идем в школу! – скомандовала Нана. Женщины четвертого корпуса посыпались во двор, окружили ее и стали нетерпеливо ждать, пока она домоет свои ковры. Нана решила, что энергию нужно беречь, и крикнула Карине: «Смотри, чтоб дети не обосрали!» - нацепила свои резиновые чустики (тапочки, – ред.) взяла «полиджох» и во главе армии двинулась в сторону школы. Школа находилась в 10 минутах апрельской прогулки, но табун женщин в халатах одолел расстояние в считанные мгновения.

– Ну, берегись, мы сейчас устроим тебе кордебалет! – пыхтела и булькала Нана.

– Что устроишь? – пыталась уточнить значение слова «кордебалет» Лия.

– Маму ему вы*бу два раза, вот что устрою! – Нана не скрывала ярости.

Подходя к школе, она заорала:

- Он уезжает!

И правда, Рудольфадольфыч садился в свой зеленый запорожец с лицом победителя и уже было завел двигатель, как на капот посыпались родительницы. С полиджохом в руках, в халате, полумокрая Нана кричала:

– Рудик, выходи! Надо поговорить!

Рудольф Адольфыч был «Рудиком» не просто так. В далеких 70-х Нана системно прессовала его сначала во дворе, а потом и в этой самой школе. Мама Рудика, портниха тетя Света, последовательно переводила сына все дальше и дальше от Наны: сначала в параллельные классы, а потом и в параллельные школы. И даже в школы параллельных районов. А когда Рудик поступил в пединститут, тетя Света ходила важная и приговаривала: «Вот мой Рудик выучится и посадит эту кэкэлку (неотесанную простушку – ред.) в тюрьму! Она разве женщина? Она кахпа (с арабо-грузинского: «шлюха» - ред.) деревенская!» Рудик стал сначала учителем истории, а потом пошел по карьерной лестнице.

– Нана, я на тебе все равно не женюсь! – сейчас он решился блеснуть смелостью - и еле выжил. Нана уже вовсю хреначила ему лобовое стекло, приговаривая:

- Если захочу, так и женишься, в два счета!

Рудольфадольфыч завел двигатель, имея намерение идти на таран. Но женщины скопом вцепились в его авто-животное и при этом орали в Рудика разные гадости, пытаясь влезть на заднее сидение для подзатыльника. Месиво происходило неописуемое. Наконец Рудольфадольфыч притормозил, поднял руки, Нана вцепилась в дверь, выволокла его из машины, пришмякнула к капоту и попросила объяснить, что значит «два лара в школьный фонд». Рудик долго не мог подобрать слов, мямлил, что не хватает на зарплаты и что все школы давно собирают по два…

– Рудеек! – заорала Нана. – Я спрашиваю: ЧТО? ЗНАЧИТ? ДВА? ЛАРА?!

Женщины продолжали нагнетать ситуацию.

- Чтоб у тебя больше никогда не встал! - желала Рудику одна.

- Чтоб тебе жена каждый день изменяла! - желала другая.

- Глаза вычичкну! - грозилась третья.

– Роно разрешает поднимать школьный фонд! – поверх всех заорал Рудик. Наверное, тем самым он думал утихомирить толпу и показать, кто тут все-таки директор. Наивный.

– Роно-шмоно, затолкай его себе тракши (по-грузински: «в задницу» - ред.)! Если надо будет, я и в роно кому надо по рогам дам! Рудик, ты меня знаешь! – вновь пошла в наступление Нана. – Во-первых, я тебе голову оторву, а во-вторых, я всё всем расскажу. Ты знаешь, о чем я говорю. И свидетели у меня есть. Потом посмотрим, разрешит ли роно тебе быть дирехтором, говнюк!

– И о чем же ты расскажешь? – нетвердо сохраняя спокойствие, спросил Рудик.

– Прекрасно знаешь, о чем я говорю, – Нана прищурилась. Увы, она не знала ничего такого, что могло бы разрушить директорство Рудольфа Адольфовича. Это был шантаж. Имея репутацию разрушительницы, Нана могла позволить себе интригу. Шантажировать нечем, но ведь главное не информация, а интонация. Для пущей убедительности она пару раз кивнула и со вздохом выдала многозначительное «дааа…»

В итоге Рудик сильно струхнул и отменил указ о «школьном фонде размером в два лари», чем и вызвал шквал сплетен. Весь район ходил к Нане поговорить за жизнь и выпытать, что интересное она знает о Рудике. А Нана говорила всем, что они были тайными любовниками.

В Пасху тетя Света встретила ее в соседнем квартале:

– Христос Воскрес, Наночка!
– Знаю, теть Свет, – неохотно отозвалась она.
– Нана-джан, вы же не были любовниками! Зачем ты такое говоришь… – умоляла тетя Света.
– Теть Свет, да вы что? Неужели? Это значит, зря вы меня называли тогда «деревенской кахпой»? – паясничала мстительная Нана.

Однако как-то корпус зафиксировал визит Рудика к Нане на кофе. Они о чем-то много курили и смеялись на балконе. Корпусу осталось только гадать.

Текст: Теймураз Ша
Фотографии: Диана Петриашвили, Гала Петри
© Friend in Georgia