Михаил Касоев

Во дворе N 6, по улице, носящей имя поэта-сироты, как он сам себя называл, Иетима Гурджи, на ходуном ходившем под ногами, как скрипучая палуба, деревянном балконе, плечом к плечу стояли вертлявое кресло-качалка с соломенной спинкой и добротный, сурово застывший венский стул с сидушкой, отшлифованной не одним поколением посидельцев. Соседи давно заметили, что старожил двора дядя Саркис, любивший как покачаться в кресле, так и посидеть на стуле, каждый раз каким-то только ему известным образом делал задумчивый выбор между ними. Наблюдательный Мераб, которого находчивый дядя Саркис за глаза называл Барем (во-первых, это имя Мераб наоборот, во-вторых, слово, в переводе с армянского приблизительно означающее - «заодно», «а также»), как-то спросил:

- Саркис-джан, как ти вибираишь, куда сэст?

Дядя Саркис ответил, что, если ему надо подумать о чем-то серьезном, он садится на стул, если нет – то в кресло-качалку.

- Когда вместе с креслом качаешься, как цанцар (ветренный, несерьезный человек), глубокие мысли не приходят.

Это неправда, что камням все равно и зимой домам не холодно. В январе 1992 года, в заверти гражданской войны, дома в Гуджарати беспомощно и безнадежно замерзали. И простужались. Вместе с людьми. И тем не менее, дома были рады, если оставались целыми, люди – если живыми.

- Как же холодно яйцам!» - тоскливо пожаловался на зло мира стареющий Гури, бывший инженер некогда знаменитой городской ткацкой фабрики, страдающий от артрита. Казалось, его слова леденеют и обретают очертания, вылетая изо рта, спрятавшегося в глубине грязно-серебряной, не очень греющей лицо, бороды. Слушал его только давний друг - одногодок Джама, бесполезно просидевший у него весь вечер и теперь зачем-то готовый возвращаться к себе ночными простреливаемыми, хлесткими улицами.

- Ляжешь спать, - посоветовал Джама, - надень длинные шерстяные носки. И разложи по ним яйца: левое - в левый носок, правое - в правый. Будет теплее!

Гури, покашливая засмеялся:

- Долдон безмозглый

- Только утром, - если, конечно, проснешься живым и соберешься в дорогу, резко не вставай. Еще наступишь на них. Будет больно.

- Совсем ты дубанулся, какие сейчас могут быть дороги? - бессмысленно удивился Гури.

- Те, что ведут, как и всегда, в Рим! - невидимым голосом из темноты отшутился уходящий Джама. О дороге к Храму никто не вспомнил.

В Гуджарати недалеко от одной из трамвайных остановок, в невзрачном, «итальянском", как здесь говорят, дворике, с нервной, шумной лестницей, скрученной в металлическую ленту от первого до четвертого этажа, жил чернявый паренек Жако. Когда ни проедешь эту остановку, он -тут как тут. Поначалу кажется, что это всего лишь частое совпадение. Потом понимаешь, он просто с утра до вечера, как оловянный солдатик у Андерсена, стоит здесь на левой ноге, упершись согнутой правой в стену дома. Лузгая семечки, купленные у бабушки Мухи, Жако геометрически расплевывал шелуху перед собой наглым полукругом, глазел на отбывающих/прибывающих горожан и задирался с ними в коротких диалогах. Кто-то придумал коронную приветственную реплику для Жако: «Мсье, трамвай подан. Пора в Париж!». Как же это ему нравилось! Жако без устали расплывался в желтоватой улыбке и отвечал единственной известной ему фразой по-французски, случайно обнаруженной в уличной толпе. Знающий доброжелатель разъяснил ему значение, не успел добиться безупречного произношения:

- C’est la vie!» - провозглашал Жако и почему-то ненадолго грустнел. До прихода следующего трамвая.

Фанат румбы еще с прошлого века старик-испанец Peret напел своим новым гуджаратским друзьям историю о человеке, который как-то вышел из дому и так надолго, без вести, запил-загулял, что все посчитали его умершим. А он протрезвел. И шумно вернулся на свою улицу. Глазастая по-гуджаратски гид Марина уточнила у веселого туриста:

- Всего-то одна история? У нас таких - пятОк на каждый двор.

И рассказала одну из. Случилась она с внуком одного уважаемого академика. Внук был боксером, немного хулиганил и носил то же имя, что и дед.

Дед, помимо того, что учился вместе со Сталиным до Октябрьской Революции, стал основателем местного Университета и по этому поводу в свое время, in memory, перед учебным заведением был установлен его строгий, дисциплинирующий бюст.

Однажды внук… исчез. Надолго. Приблизительно как в жизнеутверждающей истории испанца. И когда все разволновавшись и уже собирались начать поиски, он, мятый и хриплый, слава Богу, вернулся и рассказал, как поздно вечером вспомнил о дне рождения деда. Прихватив с собой бутылку вина и "закусить", он в одиночестве отправился к бюсту в Университет. Как говорится, далее по протоколу: был задержан за распитие спиртных напитков в общественном и значимом месте. Произносил тосты, чокался бутылкой с постаментом. Больше всего милиционеров разозлило, когда на вопрос: «Ты кто?» – внук назвал те же имя и фамилию, что золотыми буквами были высечены на памятнике. Правда, разобравшись, стражи порядка сами составили ему компанию, хорошо и затяжно отметив день рождения академика.

Михаил Касоев, фото Галы Петри © Friend in Georgia