Михаил Касоев

Улица Отвальная брала начало с неприлично убогого здания похоронных услуг, а другим концом, безудержно вгрызаясь в рельеф, уходила в гору, к старейшему городскому кладбищу. Жизнь гуджаратцев на ней была размеренной, но изредка допускала ошеломляющее разнообразие. В пятницу, 14-го сентября 1973 года, в состязании с четырьмя энергичными и двумя опытными соперниками, абсолютным чемпионом этой улицы стал крупноголовый приблатненный бездельник Ирдаб - сын Амо, известного во всем Верхнем районе народного музыканта - зурначи. Подвижные, волосатые уши Ирдаба от верхней точки завитка до нижней мочки анатомически оказались самыми большими среди претендентов на победу. Результат зафиксировали после замеров школьной линейкой возвращавшегося с занятий и немного смущенного отцовским занятием сына Ирдаба и внука Амо – одиннадцатилетнего Джоджо.

Сам Амо о победе сына недовольно узнал только следующим утром в субботу, когда собираясь позавтракать, слышал как Ирдаб давится прокисшими междометиями и исступленно блюет аккордами, униженно согнувшись над толчком в нужнике, напоминающем увеличенный фанерный ящик для советских посылок, косо врытый в землю во дворе их небольшого частного дома. Рядом с нужником с утра дежурно подвывала неприбранная как в волосах, так и в одежде, белье и обуви жена Ирдаба и мать Джоджо - Дипо : «Шярма!» - «Стыдно!».

В невнятице утренних семейных разговоров, когда темы стихийны, вопросы невпопад, а ответы не имеют значения, Амо узнал от своей жены, бабушки Зои, что победу Ирдаба отмечали вином с таинственным, несовместимым с качеством названием - «Жипитаури». Тамадой, как и судьей соревнования, был стойкий, пивший «вусмерть» столяр цеха ритуальных принадлежностей - Колик, гарантировавший триумфатору в конце беззаветной жизни отправку «в сады Эдема». Несмотря на неповторимый накал застолья, Колик, за спиной которого мутнели, отгоняя несмелый свет с улицы, разделанные туши гробов, выглядел как таксист c недалекой Привокзальной площади, набивающий цену своему транспортному средству.

Вернувшийся поздно, когда все спали, несмотря на беспощадный храп Ирдаба, Амо еще не успел возмутиться, как Дипо, присоединяясь к родителям мужа, стала быстро и тревожно пересказывать ускользающие обрывки свежего сна. В нем она видела, как Ирдаб выносит папу Амо в чемодане, с металлическими клепками в углах, на «официальную!» сцену Городской Филармонии. На папе Амо надета любимая светлая, в два узора, байковая рубашка, расписанная нотами. Полный зал рыдает. Сочувственно. Стоя… «И вот, на тебе!» - Дипо горестно указала в сторону нужника.

Бабушка Зои также сообщила, что их внук Джоджо не хочет больше учиться играть на зурне. Он хочет играть на «шатланцки валинкя» - «шотландской волынке»…

Нарезанный крупными кружками (гуджаратский пейзан!) картофель на бывалой сковороде в подсолнечном масле ароматно зашкворчал, когда бабушка Зои залила его желтком восьми яиц, взбитых держалом обеденной ложки в большой чайной кружке с бледно-зеленым цветочным узором, затертом ближе к краю, слева от ручки, мясистыми губами зурначи. Но у Амо вконец испортилось настроение. Преисполненный обиды и жалости к себе, постепенно «наращивая» голос, он артистически зашелся в оскорбленном монологе. Маленькая черная зурна, давно уже ставшая для него кем-то вроде любимого домашнего питомца, внимательно вслушивалась в его густой голос, то и дело срывающийся в «воздушные ямы».

Он столько лет не жалея щек играл «на разрыв легких», чтобы достойно обеспечивать всю семью: старшую дочь с внучками, среднюю дочь с внучкой, Ирдаба, этого «кяро» - ишака - с женой и сыном, близких родственников (список имен, мать их!), дальних родственников (адреса, список имен, мать их тоже!). Сначала Амо надеялся, что единственный сын продолжит его дело. Не судьба! Тогда, с 1962 года, он стал надеяться, что единственный внук продолжит его дело. И вот, на тебе! Шотландская волынка! А он, Амо (!), патриарх (!!), не может спокойно покушать в собственном доме!!!

Еще старик вспомнил и день 6-го марта 1953 года, когда Гуджарати узнал о смерти Сталина. «Директора СССР» - как называл его Амо, не представлявший себе статуса выше. Из-за траура тогда зурначи не сыграл на назначенной на 8 марта свадьбе детей из «двух равно уважаемых семьей», когда-то враждовавших меж собой, что после примирения предполагало особую ожидаемо-показную щедрость. «Но я ни плякяль!!!» Почему-то перейдя на русский язык, Амо орал так, что его было слышно в самой дальней могиле кладбища. Что он имел ввиду: потерю вождя или денег - неизвестно. Бабушка Зои, обреченно, без надежды на успех, попыталась было успокоить Амо, мол, люди, соседи по улице, хоть и сами любят побузить, а неловко. Но старик еще больше взбесился: «Что люди? Были, - Амо посмотрел в сторону горы, - и нет…»

На зурне Амо играл с детства. Когда он по-взрослому только начинал свою «концертную» деятельность, свадьбы еще были сакральными. После бурного их празднования ликующие родичи выносили бесстыжую, распущенную белую простыню с каплями крови. Это была убедительная, как считалось, расписка плотью - virgo intacta. Ставшая женой была девственна. Ставший мужем – полноценен. Красный цвет казался растерянным, белый - надменным.

Уже тогда любимой рабочей одеждой Амо стала светлая байковая рубашка с любым узором, но обязательно с тремя профессионально важными карманами: левым нагрудным, вертикально большим, в нем удобно размещался платок, которым зурначи вытирал натруженные, потные лоб и лицо в мгновенных паузах между взрывными танцами - кочари и говандом; и двумя широкими боковыми, деликатно оттопыренными, «для благодарностей» от сытых, лучше пьяных, свадебных гуляк. Амо успевал, играя на зурне, перекладывать деньги из них для надежности в карманы черных штанов и при этом на ощупь определять достоинство купюр. С годами, ближе к седине, зурначи определял достоинство купюр по глазам дающего… Наблюдая, за тем, как исполняемая им, творцом, музыка уносит гибкие ленты из объединенных чувствами, танцующих людей, в какую-то иную, неизвестную реальность, Амо однажды за жизнь даже почувствовал себя гением. Зурначи не бедствовал, был признан и по-своему счастлив. До утра этой привычной субботы, когда самой больной неожиданностью для него стала вроде пустяшное, сделанное «под плохое настроение», замечание жены, о намерении любимого и единственного внука Джоджо учиться играть не на зурне, а на «шотландской волынке». «Где он ее раздобудет в Гуджарати?» - такого вопроса разозленный Амо себе не задавал. Больше его интересовало, как у Джоджо «посмело» появиться такое желание?

В четверг старик брал с собой внука на объявленное и обязательное мероприятие в районном Доме Культуры. Партия собирала этнических мастеров народного фольклора. Низовой инструктор комитета партии Гатоз, известный как «коридорный коммунист» за то, что весь рабочий день важно ходил из одного кабинета в другой и обратно, получил в одном из них задание: «провести разъяснительную работу среди частников-музыкантов , занятых подработками во время незаконных выступлений». «Где ваша социалистическая сознательность? Этот риторический вопрос артистичный Гатоз со сцены адресовал залу, словно исполнитель тревожных романсов. Частники-музыканты кряхтели, ерзали на стульях, шумно дышали, но молчали. Тишина - тоже ответ. Он не особо интересовал Гатоза. В его папке уже лежал подготовленный для одного из кабинетов «Отчет о мероприятии. Частники-музыканты района с пониманием отнеслись к своевременной критике и в целом одобрили…» все, что им от лица партии сказал Гатоз.

Чтобы избавить Джоджо, к которому она обращалась не иначе, как «друг мой», от всей этой бессмыслицы, его забрала к себе заведующая библиотекой при Доме Культуры Нина Борисовна. Она давно и по только ей известной причине выделила этого соседского мальчика, так яростно и буквально отозвавшегося на ее предложение у полки со строем книг: «Видишь? Читай!» С того дня Джоджо, фантазируя, как он марширует в строю вместе с книгами, читал не останавливаясь. Когда Амо после мероприятия, перекура с музыкантами и баек «вполголоса» про Гатоза, зашел за внуком, «библитэкаря» что-то объясняла Джоджо, показывая фото в раскрытом потертом журнале. Теперь Амо подозревал, что именно на этих фото были соперники зурначей - шотландские волынщики.

«Я тебе скажу, Амо, может, сейчас в «Шатланди» чей-то внук хочет играть на зурне. Что, его дед так же кричит, как ты?» - бабушка Зои просто обеспечивала равновесие в мире. Нарезав батон белого хлеба она, наголодавшаяся в детстве, сгребала плошкой одной ладони со стола хлебные крошки, ссыпала их в другую и аккуратно отправляла в рот. Падая, крошки проваливались в глубокие зарубы на ладони - линии жизни и сердца. Первая могла бы рассказать, как ребенком Зои чудом выжила в своей деревне, где-то на обрезе некогда могучей империи, солдаты которой вырезали всех ее родных и близких, как с помощью добрых людей оказалась в другой стране у приемных и бедных родителей. Вторая могла бы рассказать, как однажды ей, девочке-подростку, сказали: это - Амо. Твой муж. Она была растерянна. Амо показался ей надменным, когда, оставшись с ней наедине, молодой, безусый торопливо покалывал ее зимними поцелуями…

«Никогда в «Шатланди» не будут играть на зурне, как мы!» - Амо не хотел отвечать жене, но гордость и упрямство не позволили смолчать.

Все время, пока взрослые шумели, Джоджо, в ожидании завтрака, просидел на любимом чердаке, где под низкой двухскатной крышей, от балок до кровли, лениво стелилась сухая и старая темнота. Вся в нередких прорехах, она позволяла любопытным солнечным лучам заглядывать сюда, несмотря на воздушное возмущение обеспокоенных пылинок. Мальчика темнота всегда мучила тем, что насмешливо, как ему казалось, прятала от него что-то невидимое и очень важное.

«Азо - любимец - спускайся кушать» - у бабушки Зои менялся голос, когда она обращалась к внуку. Уже давно она была в том возрасте, когда человеку, познавшему первую природную истину: страшно терять своих детей, открывается вторая - еще страшнее терять внуков. Появился понурый и голодный Ирдаб. Попробовал завязать разговор и поддержать отца в противостоянии с шотландцами откуда-то известным ему фактом: «Кто на волынке играет, юбку носит…».

«Ты что несешь! Как могут мужчины носить юбки?». Амо, исключающий признание, что он чего-нибудь не знает в этой жизни, принялся рассказывать зурне, внуку, жене, сыну и невестке свою, «правильную», историю «Шатланди». Так, все узнали, что «у нас свадьбы - веселые и вкусные. У них - нет. И хоть умирают они так же, как и мы, но плачут меньше. Значит - не сильно любят! Не умеют!».

Слушали его молча. Выдохшийся Амо ожидаемо ощущал, как заслуженное им уважение покаянно и смиренно возвращается в этот дом под странной горой, привыкшей и к безудержному, порой беспричинному веселью, и к шумной печали этих никому неизвестных людей, пока еще живущих у самого ее подножья.

Михаил Касоев (С) Friend in Georgia