Глава пятая: Галко в омуте грузинской прессы

Правду не скроешь: хороший кусок своей профессиональной жизни я отработала бациллой коммунизма. Когда-нибудь Бог призовет и скажет: а скажи-ка Мне, Галко, зачем ты работала в их газетах? И посмотрит мне в нагую душу. Закручинится она в запредельном раскаянии, космически затоскует и воскликнет: шакал я шакал, Господи! Это благодаря таким, как я, коммунизм полонил головушки. Воспалял их красным цветом, а потом покрывал плесенью… Будет плакать душа. Ладно уж, мягко скажет Милосердный. Это я тебе отпущу, за массовостью. Ибо еще что-нибудь за тобой да найдется…

Да-с. Служила я в органе ЦК КП Грузии «Заря Востока», хоть и недолго. На излете уже. А до того состоялась у меня в биографии вполне себе юмористическая газета «Прогресс». Считай, маленький флагман большой прессы.

Я резко трудоустроилась, едва сойдя с трапа самолета. Работенку нашел дальний родственник Валико, грузинский прозаик средней руки. Его уж с четверть века как нет на свете, а тогда это был преуспевающий джентльмен лет 45-50, - вхожий в редакции и издательства. В конторе по имени Главлит он случайно узнал об этой вакансии, вспомнил слова Тамары Петровны, что ее невестка… Короче, я иду на собеседование.

Но сначала поясню молодежи о Главлите. Эхе-хе. Было такое гестапко для прессы. Любой печатный листок, не говоря про газету, по всему великому сссру – муха не пролетит – не мог быть напечатан в обход этих пыльных кабинетов. В них сидели не самые успешные (хотя и не самые злые) люди - и скучно читали ваши гранки, то есть оттиск на бумаге того, что было набрано для печати. (Гранки, набор, линотип… Тут каждое слово надо расшифровывать для нового поколения! Наверное, это я сделаю потом, в главе про «Зарю Востока»). Если в Главлите не находили ничего крамольного, то подписывали в печать, давая добро на типографию. Находили ли они крамольное? Конечно, нет. Ибо у каждого листка был свой редактор с прекрасно развитой самоцензурой. Мы были хорошо дрессированы, «дурное» не залетало в наши головы. Если только по недоразумению… Но для этого и был Главлит. Страховочка.

Прошло более 30 лет, для молодых описываемое – старина седая. Экзотика, о которой даже не знаешь, как рассказывать. Винтики, да. Третье-четвертое поколение коммунизма. Винтики, шестеренки, шарики-ролики - настолько притертые друг к другу и промасленные чем положено, что все работало само по себе, по инерции и уже как бы на генетическом уровне. Мы – формально последнее взрослое поколение Системы. Все это крутилось уже по инерции, без огня, в скептицизме и анекдотах про Брежнева. Но крутилось же! А вот интересно: если б не Горбачев и «перестройка»? – неужели так и прошла бы жизнь? Если бы заведенной пружины хватило до конца? Вероятно, я бы до пенсии работала в газете «Заря Востока». А муж – в Госкомитете по экологии. Я бы, наверное, дослужилась до завотделом. Он – повыше, как положено, его карьера взлетала стремительно, как ракета. И вот я уже была бы на пенсии, а он бы к ней подъезжал на госмашинке… Мы были бы парой толстеньких соц-гусей на закрытом скотном дворе. Боже мой, какая тоска. Какая свинцовая скука. Это у всех так? Или только у меня? Всю толщу последующих испытаний, которыми были напичканы эти 30 лет – хрен с ними, принимаю еще раз.

Как мы жили? Стараюсь вспомнить честно-честно, без наслоений последующих озарений. Вспомнить и «окунуться» иногда заставляет фейс наш бук и пр-др-соц-сети. Потрясает беспамятство столь огромного числа людей. И как легко их мозги снова и снова промываются теми, у кого микрофон подецибельнее. Телевизор сказал – телезритель схавал, без вопросов. Мол, вековая мечта человечества о равенстве, о братстве, о защите… Ты ж посмотри, товарищ, на северо-запад Европы. Да не через НТВ и не через Лента-ру! – есть же выбор, елки-палки, не 70-е годы на дворе… Так иди к равенству-братству не через кровь и подавление, а - через проклятый рынок, тысячу раз оклеветанные «права», через уважение личных свобод и интересов для каждого! Но нет! – народ массово рвется снова походить строем, попоклоняться кому-то да попинать тех, кто в строй не хочет… (Все. Это была пятиминутка политических деклараций)

Коммунизм головного мозга – это когда у тебя нет ни времени, ни воли к сомнениям. Зарплатка (небольшая) и работка (пять дней неделю, с утра до вечера) – некогда тебе особо думать. Скучно про это! И поводов возникает мало. Ты малоинформирован. Ящик говорит тебе о надоях и шахтах, радостно побивающих свои же рекорды. Иногда в надои со всей дури падает сбитый самолет или въезжают мирные советские танки. Это если уж совсем никак не умолчать. Ты немножко просыпаешься, но твои уши тут же начинают методично покрывать таким слоем лапши, что снимать ее замучишься. Просто отползешь от темы, брезгливо отодвинешься, зная, что там – ад. И все. Поздравляю! Ты - винтик-обыватель. Имя тебе миллион. Имя мне – миллион… Мы не выходим на площади. Не бастуем. Нас не сажают, не расстреливают и не депортируют. Ты просто живешь на дне болота – зная, что всегда проживешь тут. Там у тебя квартирка, дачка, машинка. Ты не рыпаешься и не помышляешь о поверхности. У тебя одна своя маленькая жизнь. Она твоя! Ведь в ней есть рассветы и закаты. Есть близкие люди. Есть дети. Есть настоящие стихи и музыка. Достаточно для анестезии. Живи.

Это я сейчас такая умная и пафосная, и все понимаю так хорошо. И смиряюсь с холодом, голодом, потерями, страхом и ледяными ветрами неизвестности… Они бушуют тут с того самого момента, когда с болота ушла вода. Огромный защитный слой стал стремительно истончаться. Сверху, с боков, отовсюду хлынул свет. Страшный рев огромного мира взорвал наши уши. Это будет скоро, скоро. А пока…

…А пока вот она я, пришла на собеседование. Драсте. Вакансия корреспондента многотиражной газеты «Прогресс» Тбилисского производственного объединения имени 50-летия СССР (оба-на, коммунизм в каждом слове!) Меня сопровождают муж и дочка, которые остались с той стороны проходной. Редакция в виде маленького домика посреди широкого заводского двора. Меня встречают: редактор Гоги, корреспондентки Манана, Додо и Дали. Все четверо курят, как заведенные. В окна палит солнце. Маленький, худой и нервный Гоги вскоре уходит, перепоручая меня Манане. На вот тебе, говорит она, эту заметку – отредактируй ее. Понимаю: это тест. Проверка на профпригодность. Ладно, сделано. Манана читает и говорит: ну что ж, мы тебя принимаем. Зарплата 120 рэ, работа с 8.30 утра до 5.30 вечера, пять дней в неделю. Ну что ж.

Я до сих пор не люблю газеты и книжки, где под одной обложкой тексты на двух языках. Газета «Прогресс» была именно такая. Русские и грузинские заметки были фривольно перемешаны на четырех страницах формата А3. Она выходила раз в неделю по вторникам. Внимание: в ее штате было – считайте - редактор, 4 корреспондентов и секретарша. Шесть человек! Все это для того, чтобы раз в неделю заполнить ерундовыми заметками разворот А2. Штат нехилый.

Мой журнализм начался в 9 классе средней школы в провинциальном сибирском городке. Газета была районно-городская, название утрачено – что-то такое типа «Путь к коммунизму» или что-то в этом роде, по-другому тогда не называли. Первая моя статья была посвящена детям некой религиозной секты, которых родители не пускали в школу. Гонорар составил 3 рубля 62 копейки. Его я запомнила навек, ибо сумма была сакральной – столько стоила бутылка водки, и мои одноклассники много шутили по этому поводу. На что потратила, не помню. Но хорошо помню, как Светлана Григорьевна, учительница русской словесности, которая вела у нас факультатив по журналистике, опасалась за мою судьбинушку. Экзотические секты в таежной глубинке случались нередко, да. А эта была какая-то особо упертая и вполне криминальная – прогремела тем, что в одном из сел фанатичные родители сожгли себя и своих детей в собственном доме. Депортировались в рай непосредственно… Светлана Григорьевна боялась мести и возмущалась, что публикация вышла под моим настоящим именем. Мои родители тоже встрепенулись. Я ходила испуганная и гордая, как утренняя звезда. Однако наезда не последовало. Какие-то тени мне мерещились, но скорей всего это были мои туманные девичьи грезы. Я потом еще много чего писала для того «Коммунистического пути» и даже окончила при редакции некий курс для рабкоров. Училась вместе со старыми дядьками из железнодорожного депо, держа курс на журфак, куда с триумфом поступила после школы и который и без всякого энтузиазма закончила.

И вот я тут.

120 рэ, минус налог, минус 1 час, ибо начало работы в 8.30, а детсад – в 9. В итоге я получала чуть больше 70 рублей. За это мне надо было ежеутренне попадать из Авлабара в Дидубе. Шесть остановок на метро, потом еще три – на автобусе. Если вы опаздывали, то по заводскому радио звучала ваша фамилия: мол, такие-то отстающие позорят нашу рабочую честь! Было смешно, но противно. Никого не волновало, что ты тут, зараза, творческий работник. Окончив свои нехитрые журдела, надо было тупо сидеть до 17.30, чтобы покинуть проходную вместе со всем рабочим людом. Чем занимались? Прекрасная Дали вязала бесконечный свитер. Додо, Манана и секретарша Кети резались в карты с приятелями, которые приходили из цехов в ожидании финальной опции «гудит гудок заводской». И все активно курили. Все курили, как ненормальные! В ходу были сигареты «Мтквари» (грузинские, без фильтра), а также более светский вариант - сигареты «Космос» (с фильтром). Это было круто и модно – курить! Много, на убой, - и рассказывать друг другу, скок пачек в день ты выкуриваешь. Эвона мы какие!!! Галко тоже курило – но кишка тонка, сибирская природа встроила предохранитель – после пятой сигареты я была уже такая, как Додо после третьей пачки. Летом еще ничего – окна настежь, а вот зимой тяжко было жить и творить в газовой камере. Работа была непыльная и откровенно скучная. Газета заполнялась «сводками с полей» - какой цех нынче впереди, как там у нас с планом, кто отстает и почему. И еще разные агитпроповские (агитпроп – напрягитесь, детушки! Это комбинация двух слов – «агитация» и «пропаганда». Смайл) – акции типа «250-летию Георгиевского трактата – 250 ударных трудовых недель!» Хе-хе, 1985 год. Тут уж надо было долдонить на эту тему, искать героев, описывать их резоны к победе и глубокие исторические мысли. В объединении было три или четыре завода, на них работали тысячи людей разных национальностей. На тему дружбы писать было нетрудно и непротивно. Но куда делась эта дружба, спустя каких-то пять-шесть лет, когда у этих самых проходных стояли люди, жаждущие идти в Абхазию и Южную Осетию? Им уже другой телеящик говорил другое, и они слушали, вскипали, горели новыми патриотизмами…

Объединение было закрытое, режимное. Частью военно-промышленного комплекса огромной и до зубов вооруженной страны. Мы выпускали радиолокационные приборы для подлодок и самолетов. Некий фрагмент к неведомому огромному изделию, которое по частям собиралось в разных республиках непобедимого СССР. (Все время «подводили поставщики», зараза). Называть производимую деталь было нельзя. Упоминать ее нужно было как «основное изделие» - или как-то так.

Однажды к нам пришел некий парень по имени Дато. Он был в плаще и шляпе. Войдя, быстро закрыл дверь и осмотрелся. Чуть надвинул шляпу на глаза. Сунул руку за пазуху. Мы затаили дыхание. Джеймс Бонд посетил нас! Но он вынул не пистолет, а всего лишь служебное удостоверение – и на расстоянии продемонстрировал. После паузы еще раз огляделся и вполголоса спросил:

- Вы знаете легенду?

- ?! – ответили все четыре корреспондента, редактор и секретарша. - ??!!!

Это был новый сотрудник заводских «органов». Пришел познакомиться и перенастроить секретность. «Легенда» - это информация для вражеских происков. Мол, да это мы так, ребята, чайники тут делаем… Чтоб нипочем не догадались про наше ноу-хау. А это ничего, что в городе наше объединение называлось – радиозавод? Мы подружились с «органами». Дато был артистичным смешливым парнем, однажды мы с ним вели заводской новогодний «голубой огонек» и много резвились. А сейчас иногда видимся в фейсбуке.

И вот настало время рассказать про подружек моих служебных – коллег по редакции. Это был мой первый трудовой коллектив в Грузии. Да и вообще первый, ибо после универа я сидела дома с дочкой.

Начну с Мананы, ибо худой нервный Гоги вскоре куда-то делся, и его место заняла именно она, гордо именуя себя Главным Редактором Газеты Прогресс (никто не ржал). Ее давно нет в живых – мир душе твоей, дорогая. Это был персонаж! Что-то вроде Лариски, описанной в предыдущей главе, но куда сложнее и жестче. Изначально Манана была толстая и с большим носом, но в той инкарнации я ее уже не застала. К моему появлению Манана была в разгаре личной переделки: сильно схуднувши, а на носу красовались аккуратные шрамики от пластической операции. Вероятно, метаморфоза произошла стремительно, и мананин обалдевший организм не успел перестроиться. Кожа была слишком просторна для нового тела, а нос сильно посапывал. Первым делом она сообщила, что у нее есть муж. Я отреагировала вяло.

- Муж, понимаешь? – подчеркнула Манана. – Не говори ему, что я курю.

Потом я поняла, что это была такая игра – в муж-муж. Очень простецкого вида парень по имени Бадри все время околачивался у нас в домике. В основном, помалкивал. Иногда, как мне казалось, забывал закрыть рот. Он работал где-то в цеху кем-то вроде младшего технолога. Морганатический брак Мананы не был освящен ни церковью, ни загсом. Жили молодые тоже раздельно – Манана с мамой, университетской преподавательницей, а провинциал Бадри что-то где-то снимал.

Манана была фантазерка и манипулятор! То, что входило в ее голову, следовало считать Абсолютной Истиной. У нее был сомнительный вкус, ее никогда не виданная нами, но всегда на слуху «портниха Света» была диверсантом… Но сколько аристократической надменности было в Манане, когда она появлялась в свежесшитом платье! А шляпа! А огромные накладные плечи? А разговоры о том, что таких портных, как в Тбилиси, нет больше нигде в мире?! Эх, это был персонаж. Это был человечище. Смешной, ранимый, жестокий, сильный и трагичный.

Манана называла цель – и шла к ней. Новый вес – есть такое дело. Сделано! Другой нос? – хоп, вот вам новый нос! – кстати говоря, довольно изящный (но посапывал, подлец!). Вы говорите, у всех муж? - а ну иди сюда, Бадри! Вот вам муж. А кто скажет, что он жена? Шмотки, духи – вот вам, предъявляю… И однажды Манана сказала, что умрет в 38 лет.

У нее была пара подруг с детства. Близкие-близкие. Все – девицы. Всем – хорошо за тридцать. Девицы, еще раз подчеркну. Старые девы. Что ж это за бич такой был для грузинок?! Кажется, этот морок миновал, слава тебе, сексуальная революция. А тогда – свирепствовал. Не находили девки пары, не искали и даже чурались. То ли мамы-бабушки перебделди на тему чести, то ли что-то не так пошло в раннем пубертате, но огромное число женщин в этой стране не имело сексуальных партнеров. И вот троица нашей Мананы: она сама, ее тезка тоже Манана и еще Марина -одноклассницы. Манана наконец разговелась и познала запретный плод – вероятно, при помощи мезальянса с Бадри. Или соврала? Она много шутила по этому поводу. «Старая-то я старая, конечно, - но вот дева ли?» - и весело смеялась. Вторая Манана в троице была подобно нашей Манане до реинкарнации – неяркая и с аутентичным весом, спортсменка к тому ж. На фокусы нашей Мананы смотрела с усмешкой – мол, что с нее возьмешь, чем бы дитя ни тешилось. А вот их третья подруга Марина была потрясающей, совершенно потрясающей красавицей, верьте мне! Такой, знаете ли, царственный тип Ариадны Шенгелая. И с ней приключилась неизлечимая болезнь – онкология где-то в женских органах. На ранней стадии доктора советовали Марине попробовать родить ребеночка – во спасение. Ну, встрепенуть гормональную систему, пришпорить жизненной задачей. Родить? - от кого?! - недоумевала Марина. Да хоть от кого! – стояли на своем доктора. От первого встречного-поперечного. От черта лысого. Во спасение! Что?! – переспросила Марина и высоко подняла бровь. Умирала долго и мучительно. Манана была с ней и рассказывала нам. Мы закусывали губу... Марина умерла, для Мананы это был удар. Но она и тут смеялась:

- Представьте, тут лежит Марина, вся в цветах. Тут сидим мы, ее подруги и близкие. Плачем-плачем, плачем-плачем… А потом думаем: да что ж мы плачем?! Да разве Марине интересно так лежать? Стали смешное вспоминать. Наше общее смешное, с самого детства. Вы не представляете, как мы ржали! А потом опять плакали.

Похоронили Марину. Манана пришла скучная, какая-то одышливая.

- Ну все, - говорит, - теперь моя очередь.

Мы набросились:

- Как тебе не стыдно, ты, что ли, дура ненормальная?!

- Не ссыте, девки, - говорит Манана и смеется, - не сегодня еще! Я же сказала – в 38 лет. Значит, в 38!

Сбылось, граждане. Вы не поверите, Манана ушла, как на поезд, ровно в 38. От той же онкологии, оставив маму по имени Мэри, которую она ласково называла «курдгели» («зайчик»).

Манана была яркая! Ее не забудешь. Выше я упомянула жестокость. Вероятно, это слишком сильный эпитет. Может быть, правильнее было бы назвать это помягче – несправедливостью. Был у нас там и седьмой персонаж – тихая девушка по имени Марина Бохочадзе. Кажется, она работала на полставки. На мой славянский взгляд, эта Марина была очень интересной, весьма заметной и симпатичной. Светлая ровная кожа, выразительные карие глаза, темные-темные кипучие кудри - и нос, как у Анны Ахматовой. Вы сильно удивитесь, но Марина подвергалась реальному буллингу. Ее игнорировали, говорили с ней строго, резко и неприязненно. Высмеивали. Я была потрясена тогда, не нахожу объяснений и сейчас.

В один из первых дней мы собрались в кабинете уже редактора Мананы на кофе, и я спросила:

- А почему не идет Марина?

На что Манана с ее убийственным юмором ответила:

- Можно подумать, что ее дедушка умер только потому, что вовремя не выпил кофе!

Марину не приглашали никуда! Она независимо и гордо сидела в своем уголке, демонстрируя спокойное безразличие. Я долго присматривалась к ситуации, не веря, что все так просто. Граждане, это был банальный городской фашизм. Марина была парией только потому, что приехала из Зугдиди. Манана, Дали, Додо – ого-го, все они были столичными штучками! Они родились в Тбилиси и были полны пренебрежения, иногда и настоящей ненависти к «деревенским». Деревенскими были все, кто не из Тбилиси – кутаисцы, зугдидцы, самтредцы и сухумчане – все-все-все! Полагаю, что столичность они бы еще и сузили до Ваке и Сатуртало, если б Дали не проживала где-то в районе вокзала…

Увы, я была еще деревенскей Марины, ибо аул сибирский мне родина. Волк сибирский мне брат родной. Где Кура - и где Галков дом? Но я была довольно экзотичной, все же чуть-чуть да иностранка. и меня особо не буллили и не троллили.

А с Мариной мы подружились. Мы разговаривали, когда выпадало дожидаться конца рабочего дня вдвоем в пустой редакции. Она была студентка журфака. Плохо говорила по-русски, я еще хуже по-грузински. И никак не могла в тот момент составить свое мнение о ее заметках. У меня были большие сомнения, что ее талант сильно не дотягивает до наших дарований. Тупой – как утверждали коллеги - Марина не была точно!

Наша редакцийка то и дело что-то праздновала. К нам то и дело заглядывали друзья и подружки из заводских цехов. Помимо Нового года, 8 Марта, Пасхи было еще много-много поводов: наши дни рождения, семейные события, мариамоба, гиоргоба, нинооба… Однажды после очередной «-обы» я воскликнула:

- Да что ж это такое! У всех есть именины – только не у меня? Почему? Почему вы так ненавидите русских?!

Манана взяла лист ватмана и скрылась в своем кабинете. Через минуту вернулась и прикрепила его на стенку. На нем большими буквами по-грузински и по-русски было написано: «1 февраля – светлый праздник Галиоба!»

И у нас состоялся пир в Авлабаре. Совершенно огромный именинный пир в честь меня - со столом, ломившимся от яств. Часть из них приготовили мы с Давидом, многое принесли Манана, Додо и Дали. Марина Бохочадзе – конечно же, я пригласила и ее, и даже довольно демонстративно – принесла огромный и безумно вкусный торт, который она испекла сама.

…Уфф, я так выложилась на тему Мананы, что у меня осталось мало прыти рассказать и про других персонажей. А он были занятны! Выясняется, что этот завод – ТПО имени 50-летия СССР – занимает в моей памяти куда больше места, чем я думала. Так что продолжу в следующей главе.

(продолжение следует)

Гала Петри